В числе отчетливых трендов уходящего года — громкие коррупционные скандалы и уголовные дела в отношении крупного бизнеса и чиновников. Актуальной остается и тема ответственности компаний за экологический ущерб. О том, почему изъятие имущества у госслужащих напоминает средневековую кару под названием «поток и разграбление», а внимание государства к экологии рискует превратиться в хайп, “Ъ” рассказал управляющий партнер АБ «Бартолиус», профессор НИУ ВШЭ Юлий Тай.
— Можно ли сказать, что сегодня в стране наблюдается некая «приватизация» государственной силы — когда определенные лица используют механизм уголовного права для достижения сугубо личных целей, а порой просто разрешают таким методом хозяйственные споры?
— Я вынужден с сожалением констатировать факт, что «дубинка» уголовного преследования применяется все чаще, несмотря на то что высшее политическое руководство страны выразило довольно четкую позицию о недопустимости такого использования репрессивной машины. Даже простому обывателю, далекому от политики, четко видна тенденция по усилению давления правоохранителей на бизнес и чиновников — как действующих, так и бывших.
По словам омбудсмена Бориса Титова, 84,4% бизнесменов считают опасным ведение бизнеса в России. Две трети предпринимателей не доверяют силовым структурам, а больше 70% уверены, что российские законы не защищают от необоснованного возбуждения уголовных дел. И судебная статистика подтверждает их опасения: несмотря на ежегодные заверения власти о том, что «бизнес не должен ходить под статьей», число приговоров по экономическим статьям медленно растет.
— Но ведь недавно Верховный суд РФ ограничил возможности ареста предпринимателей, обвиняемых по экономическим статьям.
— Этот запрет можно обойти достаточно легко. Для этого по ходатайству следствия преступление надуманно признается не связанным с предпринимательской деятельностью (к примеру, как в деле Baring Vostok) либо обвиняемому навешивается более тяжелая статья, например ст. 210 УК РФ («Организация преступного сообщества»; как в деле экс-министра «Открытого правительства» Михаила Абызова или братьев Магомедовых).
Сценарий, по которому развивается ситуация, давно уже отработан: обязательный арест (по ст. 210 УК РФ — до полутора лет против обычного года, поскольку преступление относится к особо тяжким) и требование признательных показаний с заключением досудебного соглашения. «Каучуковая» формулировка статьи в ее сегодняшней редакции позволяет втянуть в уголовный процесс не только владельцев и топ-менеджеров организаций, но и обычных сотрудников или контрагентов. А они с учетом перспективы лишиться свободы на десять лет и близкого к нулю шанса на оправдание могут дать любые показания, нужные следствию, в обмен на досудебный домашний арест и другие послабления.
В начале года при личной инициативе президента страны к ст. 210 УК РФ было принято примечание, согласно которому учредители, руководители и работники организации не подлежат уголовной ответственности по этой статье только в силу организационно-штатной структуры фирмы. Исключение составляют лишь случаи, когда такое предприятие специально создавалось для совершения одного или нескольких тяжких или особо тяжких преступлений. Но это необходимо доказать — с учетом того, что компания работает на законных основаниях и в целом не имеет претензий со стороны государственных органов. И это правильно, поскольку, как мы помним, ст. 210 УК РФ принималась в целях борьбы с «ворами в законе» и прочими главарями преступного мира, но благодаря вольному толкованию отлично подошла и для собственников бизнеса.
Однако воз и ныне там: правоохранители продолжают применять статью, игнорируя изменения закона и «словесные интервенции» президента.
— А как быть с арестами, которые суды по ходатайству органов следствия накладывают на имущество обвиняемых? Видны ли положительные изменения в статистике?
— К сожалению, нет. Конституционный суд РФ неоднократно высказывал позицию о недопустимости ареста имущества, которое принадлежит не фигурантам дела, а третьим лицам, а также возможности такого ареста в исключительных случаях. Вопреки мнению суда, на практике правоохранители повально арестовывают не только имущество обвиняемых и членов их семей, но и неограниченного круга лиц, которые, как считает следствие, имеют к ним отношение. Чаще всего у органов следствия нет овеществленных доказательств, и они руководствуются оперативными данными и собственным «чутьем».
Судебное обжалование таких арестов на практике обнаруживает полную неэффективность. Более того, размер арестованного имущества никак не соотносится либо с последствиями преступления, в котором обвиняется лицо, либо с размером заявленного в уголовном деле гражданско-правового иска — что, конечно же, противоречит не только закону, но и просто здравому смыслу. То есть обвинят в хищении на миллион, а имущество арестуют на десятки миллионов. На практике это приводит к тому, что обвиняемые не могут содержать свои семьи, платить налоги, алименты и другие бытовые платежи. Порой становится трудно даже реализовать конституционное право на квалифицированную юридическую помощь, поскольку у обвиняемых нет неарестованных денег для ее оплаты. Обстановка похожа на средневековую кару под названием «поток и разграбление», когда дворянин, впавший в немилость монарха, изгонялся, а все принадлежащее ему имущество отдавалось на узаконенное расхищение другим дворянам.
— На ваш взгляд, есть ли какие-то особенности по изъятию активов у чиновников — как бывших, так и действующих?
— В отношении госслужащих на наших глазах придуман и реализуется абсолютно беззаконный механизм конфискации имущества, которое принадлежало чиновнику еще до момента поступления на службу, декларировалось в установленном законом порядке, но было продано в момент пребывания в должности.
Норма ст. 235 ГК РФ о конфискации направлена на изъятие имущества, которое появилось у чиновника во время работы на государство и явно не соответствует его легальным доходам. Вольно трактуя эту норму, Генеральная прокуратура применяет ее даже при отсутствии сомнений в легальном происхождении активов. По логике надзорного органа чиновник, находясь на государственной должности, полностью лишается права продавать свою собственность и она становится запрещенной к обороту, как оружие или яды. Такая трактовка представляется абсурдной.
— Поводом к возбуждению уголовных дел в отношении должностных лиц и владельцев компаний может послужить и вред, причиненный окружающей среде. По каким статьям чаще всего привлекают к ответственности за экопреступления?
— Главу УК РФ об экологических преступлениях нельзя назвать популярной: уголовные дела по таким составам довольно экзотичны — максимум пара тысяч в год. Распространенным составом является предусмотренное ст. 246 УК РФ нарушение правил охраны окружающей среды. В большинстве случаев речь должна идти о нарушении требований безопасности на опасных производственных объектах (ст. 217 УК РФ), но, поскольку ст. 246 УК РФ позволяет избрать меру пресечения, связанную с лишением свободы — а это любимый рычаг следствия, вменяют именно ее.
— Насколько часто в области экологических споров применяется внесудебное урегулирование?
— Согласно позициям высших судов, внесудебное урегулирование любых споров — тем более экологических — является наиболее эффективным. Хозяйствующие субъекты чаще всего и сами сильно заинтересованы в том, чтобы экология в местах их деятельности и проживания была восстановлена, но регулирующим органам, несомненно, следует контролировать процесс. Отрадно видеть, что государство, включая судебные органы, стало уделять больше внимания вопросам экологического благополучия. Остается надеяться, что это внимание не превратится в хайп и суету от аварии к аварии, а будет носить последовательный и системный характер.
— Вероятно, основные пробелы и тонкие места в практике ответственности по экологическим спорам связаны с расчетами ущерба?
— Сегодня у государства есть все необходимые методики, позволяющие определить размер ущерба — и делать это не «на глаз», а исходя из такс и различных коэффициентов. Регулирование пока несовершенно, но последующий судебный контроль проясняет позиции сторон. На мой взгляд, Росприроднадзор, определяя размер ущерба при разливе нефтепродуктов в Норильске, посчитал его в иске абсолютно произвольно, игнорируя как текст соответствующей методики, так и сложившуюся за последние десять лет правоприменительную практику, причем эти новеллы регулятор задействовал впервые. Еще большее недоумение вызывает позиция ведомства о том, что многомиллиардные расходы, которые компания потратила на быструю ликвидацию последствий аварии, при определении размера ущерба зачесть нельзя, хотя высшие суды не раз обращали внимание на необходимость такого зачета для поощрения своевременных работ по локализации последствий загрязнения.
— Как правило, нарушители компенсируют причиненный вред выплатами в денежной форме либо восстанавливают природу в «натуре». Какая форма возмещения считается более оптимальной?
— В соответствии с правовой позицией Пленума ВС преимущественной признается натуральная форма возмещения, поскольку она приводит к реальному и быстрому восстановлению окружающей среды. Пополнение федерального бюджета, особенно в наши непростые времена,— это, конечно, острая проблема, но скорее она касается Минфина, чем Росприроднадзора. С точки зрения ведомственных приоритетов первейшей целью социально ориентированного государства, живущего не сиюминутными, а стратегическими интересами своих граждан, должно быть именно восстановление природы и экологическое благополучие.
Юлия Карапетян
Ссылка на публикацию: https://www.kommersant.ru/doc/4595990
