Устанавливает ли процессуальное законодательство предельный срок для проведения процессуального правопреемства на стороне истца или ответчика? Такой вопрос порождает судебная практика применения ст. 48 АПК РФ (аналогично ст. 44 ГПК РФ).
Казалось бы, эти нормы процессуального законодательства говорят нам, что при выбытии одной из сторон из материального правоотношения процессуальное правопреемство возможно на любой стадии процесса. Но значит ли это, что о процессуальном правопреемстве должно быть заявлено сразу же после перемены лиц в материальном правоотношении? Или участник процесса имеет право на какую-то отсрочку? Установлен ли законодателем временной лимит на заявление о процессуальном правопреемстве?
Так, например, в рамках дела № А40-89753/2014 в обоснование отказа в проведении процессуального правопреемства суд указал на то, что истец скрыл от суда факт совершения им уступки прав требования к ответчикам, что ни цедент, ни цессионарий длительное время не осуществляли каких-либо процессуальных действий для проведения процессуального правопреемства на стороне взыскателя, а цессионарий не предпринял никаких действий по обжалованию решения о взыскании в пользу цедента, которому материальное право требования уже не принадлежало. Суд на основании ст. 10 ГК РФ счел недобросовестным такое поведение сторон, попытавшихся провести процессуальное правопреемство на стороне взыскателя уже после завершения судебного разбирательства.
Но дает ли сам факт затягивания подачи заявления о процессуальном правопреемстве право суду не учитывать изменение состава участников в материальном правоотношении? Например, если содержание взыскания не поменяется в зависимости от того, кто в процессе выступает в качестве истца/ответчика, то имеет ли значение, кто формально выступает в процессе, если впоследствии проведение процессуального правопреемства не скажется на противоположной стороне спора? Например, должен ли суд апелляционной инстанции (когда решение еще не вступило в законную силу и его исполнение еще не состоялось) отказать в проведении процессуального правопреемства только на том основании, что переход права требования по договору уступки состоялся ещё на стадии рассмотрения дела судом первой инстанции? Кого таким отказом защитит суд и от чего?
Для целей ответа на вопрос о том, имеются ли временные ограничения для заявления о процессуальном правопреемстве после состоявшейся перемены лиц в материальном правоотношении, представляется разумным различать два вида ситуаций, когда такая «отсрочка»:
1) влечет причинение вреда другой стороне судебного спора;
2) не влечет причинения вреда иным участником судебного разбирательства.
В первом случае длительная неподача заявления о процессуальном правопреемстве наряду с другими доказательствами может свидетельствовать о злоупотреблении при заключении сделки о перемене лица в правоотношении, о направленности самого материального правопреемства на причинение вреда иным участникам спора, то есть о мнимости сделки по передаче прав/переводу долга (при переводе долга это сложнее, т.к. требуется согласие кредитора), ввиду чего суды отказывают в процессуальном правопреемстве, поскольку оно повлечет причинение вреда третьим лицам. Или же, например, в уже вышеупомянутом деле № А40-89753/2014 основанием к отказу в проведении процессуального правопреемства послужило не только необращение цедента и цессионария в течение длительного времени с заявлением о процессуальном правопреемстве, но и действия, направленные на введение в заблуждение ответчика о статусе кредиторов при рассмотрении дела по существу уже после заключения договора об уступке, о которой ответчики знали, что повлекло за собой правовую неопределенность для ответчиков с точки зрения исполнения судебного акта. Также в указанном деле непроведению процессуального правопреемства способствовал тот факт, что когда ответчики за несколько дней до судебного заседания по рассмотрению вопроса о процессуальном правопреемстве исполнили судебный акт в пользу истца, т.е. цедента, последний не возвратил деньги ответчикам как исполнение, полученное ненадлежащим лицом (конечно, с таким поведением ответчиков также можно не согласиться, учитывая, что они знали о материальном правопреемстве, то есть исполняли ненадлежащему лицу, а исполнение было осуществлено накануне рассмотрения вопроса о правопреемстве, что также представляется недобросовестным).
Во втором случае подобное несвоевременное заявление о процессуальном правопреемстве может являться простой небрежностью, неумышленным поведением участника процесса (цессионарий положился на цедента, а тот забыл о правопреемстве или новый представитель/сотрудник цедента не знал об уступке). Либо речь может идти о ситуации, когда участники правоотношений по переходу прав/обязанностей договорились, что в данный момент выступать в процессе удобнее бывшему участнику материальных правоотношений в связи с большей осведомленностью о судебном деле и в целях процессуальной экономии.
Например, в постановлении Девятого арбитражного апелляционного суда от 17.07.2019 № 09АП-33253/2019 по делу № А40-7930/2015 суд провел процессуальное правопреемство, заявленное с годичным опозданием, указав что: «Доводы апеллянта о том, что заявление о правопреемстве подано через 1 год после заключения договора цессии, не свидетельствуют о мнимости сделки и злоупотреблении сторонами правом при ее заключении».
Кроме того, в ряде судебных актов арбитражных судов прямо высказана позиция о том, что ст. 48 АПК РФ не устанавливает пресекательного срока подачи заявления о проведении процессуального правопреемства (например, см.: постановление Тринадцатого арбитражного апелляционного суда от 06.04.2020 № 13АП-1836/2020 по делу № А56-8954/2017; постановление Тринадцатого арбитражного апелляционного суда от 21.06.2018 по делу № А26-2621/2009; постановление Шестнадцатого арбитражного апелляционного суда от 28.08.2017 № 16АП-530/2014 по делу № А20-5950/2013).
Очевидно, что суд может и должен карать за недобросовестную «просрочку», но не должен наказывать за небрежность и неумышленное «опоздание» с заявлением процессуального правопреемства. То есть для отказа в проведении процессуального правопреемства как таковые работают не временные ограничения, которых для процессуального правопреемства нет в силу закона, а последствия, которые влечет такое затягивание или имевшая место при совершении материального правопреемства недобросовестность, о чем в том числе, но не исключительно, свидетельствует и несвоевременное заявление о процессуальном правопреемстве.
Вместе с тем, судебная практика неоднозначна и не всегда различает «небрежную» просрочку в заявлении о проведении процессуального правопреемства от «вредительской» просрочки. Об одном таком небрежном и необоснованно наказанном «опоздании» и пойдет речь ниже.
Доверительное управление имуществом не очень востребовано в нашем гражданском обороте, поэтому интереса к этой теме проявляется не так много и судебной практики по соответствующим делам сравнительно мало. Но всё же хотелось бы поведать об одном интересном, на мой взгляд, казусе об ответственности доверительного управляющего, который касается вышеуказанной проблемы проведения правопреемства (читайте «долгопреемства») в его материальном и процессуальном аспекте.
Сразу стоит отметить, что дело полно ошибок, прежде всего со стороны участников процесса, что по итогу вылилось в несправедливое решение со стороны суда, хотя и имеющее под собой формальные процессуальные основания.
Крупный торгово-развлекательный центр (ТРЦ) затеял реставрацию и масштабное переустройство здания с целью осовременивания торговых площадей. На период работ Собственником здания одно из помещений в ТРЦ было предоставлено будущему Арендатору на основании Предварительного соглашения, носившего характер смешанного договора: помимо прочего по Предварительному соглашению Арендатору был предоставлен доступ в помещение, отведенное под его будущую торговую точку, с возможностью проведения отделочных работ и установкой необходимого оборудования. В свою очередь по условиям Предварительного соглашения Арендатор должен был вносить плату за доступ к помещению с момента предоставления доступа для проведения подготовительных работ до момента заключения договора аренды, когда ТРЦ откроется после ремонта, а также иные дополнительные платежи (маркетинговые и т.д.).
Предварительное соглашение предусматривало условие о том, что в случае его прекращения/расторжения (без каких-либо оговорок) Арендатору возвращаются все внесенные им платежи в полном объеме.
Оплата за доступ сначала осуществлялась в пользу Собственника, но в последующем здание ТРЦ было передано в доверительное управление, а между Собственником, Доверительным управляющим и Арендатором было заключено Соглашение о перемене лица в обязательстве по Предварительному соглашению на стороне арендодателя, после чего Арендатор соответственно стал платить Доверительному управляющему. При этом все платежи Арендатора, получаемые Доверительным управляющим, не отправлялись в карман последнего, а по условиям договора доверительного управления ТРЦ (Договор ДУ) ежемесячно перечислялись Доверительным управляющим Собственнику как доходы от управления ТРЦ.
Через некоторое время Доверительный управляющий в одностороннем порядке расторг Предварительное соглашение. Несостоявшийся Арендатор обратился в суд с иском к Собственнику и к Доверительному управляющему, потребовав назад все внесенные платежи (с каждого из ответчиков за соответствующий период).
В ходе рассмотрения дела в суде первой инстанции до вынесения решения Договор ДУ по инициативе Собственника был расторгнут, Доверительный управляющий возвратил учредителю управления все переданное ему в управление имущество.
В силу положений гл. 53 ГК РФ по общему правилу возникший у доверительного управляющего в связи с управлением объектом доверительного управления долг фактически обременяет сам объект доверительного управления. Об этом свидетельствует целый ряд положений ГК РФ:
— имущество, переданное в доверительное управление, обособляется от другого имущества учредителя управления, а также от имущества доверительного управляющего. Это имущество отражается у доверительного управляющего на отдельном балансе, и по нему ведется самостоятельный учет. Для расчетов по деятельности, связанной с доверительным управлением, открывается отдельный банковский счет (п. 1 ст. 1018 ГК РФ);
— обязанности, возникающие в результате действий доверительного управляющего по доверительному управлению, исполняются за счет этого имущества (п. 2 ст. 1020 ГК РФ);
— долги по обязательствам, возникшим в связи с доверительным управлением имуществом, погашаются за счет этого имущества (п. 3 ст. 1022 ГК РФ).
И только в исключительных случаях объем ответственности доверительного управляющего перед третьими лицами выходит за пределы стоимости переданного ему в управление имущества:
1) в случае недостаточности имущества, переданного в доверительное управление, взыскание долгов по обязательствам, возникшим в связи с доверительным управлением, может быть обращено на имущество доверительного управляющего, а при недостаточности и его имущества на имущество учредителя управления, не переданное в доверительное управление (п. 3 ст. 1022 ГК РФ);
2) обязательства по сделке, совершенной доверительным управляющим с превышением предоставленных ему полномочий или с нарушением установленных для него ограничений, несет доверительный управляющий лично, но только при условии, что участвующие в сделке третьи лица знали или должны были знать о превышении полномочий или об установленных ограничениях (п. 2 ст. 1022 ГК РФ).
В рассматриваемом случае условия для личной ответственности Доверительного управляющего не выполнялись: превышение предоставленных Доверительному управляющему полномочий и нарушение установленных для него ограничений отсутствовали, имущества, переданного в доверительное управление, было более чем достаточно для погашения задолженности перед Арендатором.
Таким образом, поскольку Доверительный управляющий не должен был нести личную ответственность перед Арендатором, а имущество, за счет которого могла быть погашена задолженность перед Арендатором, возвратилось Собственнику, указанная задолженность по Предварительному соглашению не могла быть взыскана с Доверительного управляющего.
С этого момента и начинается череда ошибок, совершенных сторонами и судом, которыми не были учтены вышеприведенные положения гражданского законодательства.
Доверительный управляющий после прекращения Договора ДУ не известил об этом суд, после возврата имущества Собственнику сам в суд ходить перестал и пустил дело на самотек, но что еще хуже, Доверительный управляющий выдал доверенность на представление своих интересов по этому делу лицу, представлявшему Собственника. Общий представитель в последующем также выступал от имени Доверительного управляющего в судах апелляционной и кассационной инстанции, писал от его имени процессуальные документы и участвовал в судебных заседаниях.
Собственник, разумеется, не заявил суду о том, что Доверительный управляющий более не является ответчиком по делу в связи с прекращением доверительного управления и возвратом имущества, за счет которого и только за счет которого (при отсутствии «пороков») подлежала бы взысканию задолженность в пользу Арендатора при сохранении Договора ДУ. Ожидаемо, что Собственник не захотел заявить о том, что он теперь является ответчиком по всему объему исковых требований Арендатора.
Арендатор как истец не мог заявить о замене ненадлежащего ответчика, поскольку он попросту не знал о расторжении Договора ДУ. В Соглашении о перемене лица в обязательстве по Предварительному соглашению было оговорено, что именно Собственник обязан направить Арендатору уведомление о расторжении Договора ДУ. Собственник такое уведомление Арендатору не направил, что и привело к невозможности Арендатора заявить о замене ответчика.
Итак, в силу Ошибки № 1 суд, равно как и истец (Арендатор), находился в добросовестном неведении, что Доверительный управляющий уже не мог являться ответчиком по делу.
Однако, руководствуясь вышеприведенными правовыми нормами, суды при взыскании задолженности с доверительных управляющих обязаны прямо указывать в резолютивной части судебного акта, что задолженность подлежит погашению только за счет имущества, находящегося в доверительном управлении, что подтверждается судебной практикой (например, см: определение Верховного Суда РФ от 10.02.2017 № 305-ЭС16-21434 по делу № А40-1983/2015; постановление Арбитражного суда Московского округа от 06.03.2017 № Ф05-315/2017 по делу № А40-33215/2016; постановление Девятого арбитражного апелляционного суда от 01.03.2016 № 09АП-2590/2016 по делу № А40-187268/15; постановление ФАС Северо-Западного округа от 15.08.2012 по делу № А56-27270/2010).
Таким образом, суд, зная, что один из ответчиков выступал в отношениях с Арендатором по Предварительному соглашению в качестве доверительного управляющего, должен был прямо указать в резолютивной части решения, что долг в части, присужденной к уплате Доверительным управляющим, подлежит взысканию только за счет имущества, переданного в доверительное управление.
Доверительный управляющий, бросивший заниматься этим делом и доверившийся Собственнику, естественно, вовремя не обратил внимание на эту ошибку суда, а Собственнику, конечно, «поправлять» суд было невыгодно.
Предъявление исполнительного листа к Доверительному управляющему в службу судебных приставов успехом для Арендатора не увенчалось, пристав не обнаружил у бывшего Доверительного управляющего никакого имущества: не только имущества, переданного в управление, но и какого-либо иного имущества. После неудачной попытки получить исполнение Арендатор вышел на связь с Доверительным управляющим, от которого и узнал, что Договор ДУ давно прекратился, а находившееся в управлении имущество возвращено Собственнику еще в период рассмотрения судебного спора судом первой инстанции.
Казалось бы, логичным процессуальным действием для истца в данной ситуации было бы потребовать пересмотра решения ввиду вновь открывшихся для него обстоятельств. Однако пока бывший Арендатор тщетно пытался получить с Собственника добровольное исполнение решения в оставшейся части, руководствуясь тем, что здание ТРЦ теперь вновь у Собственника, срок на подачу соответствующего заявления истек.
Ввиду вышеуказанных ошибок участников спора и суда, казалось, были утрачены все возможности добиться справедливости. Но истец и второй ответчик решили прибегнуть к последнему способу преодолеть невозможность получения истцом исполнения: бывший Арендатор и бывший Доверительный управляющий обратились в суд первой инстанции с заявлением о процессуальном правопреемстве на стороне ответчика, руководствуясь тем, что в соответствии со ст. 48 АПК РФ правопреемство возможно на любой стадии процесса.
Суд первой инстанции отказал в процессуальном правопреемстве, апелляция отменила определение суда первой инстанции и провела процессуальную замену ответчика с бывшего Доверительного управляющего на Собственника, также являвшегося ответчиком по делу. Однако суд округа отменил судебный акт апелляционной инстанции и поддержал позицию суда первой инстанции о недопустимости правопреемства. СКЭС ВС РФ отказала в передаче жалобы Арендатора и Доверительного управляющего на судебные акты, которыми было отказано в проведении процессуального правопреемства.
Основные выводы судов, отказавших в процессуальном правопреемстве, были следующими:
1) для процессуального правопреемства отсутствовали материальные основания;
2) заявление о проведении процессуального правопреемства направлено на пересмотр решения суда.
Во-первых, суд первой инстанции, оценивая доводы заявителей в пользу процессуального правопреемства, не согласившись с этими доводами, сослался в том числе на ст. 387 ГК РФ, в которой речь идет о переходе прав требования, в то время как рассматриваемая ситуация касалась перехода долга.
Во-вторых, суд первой инстанции указал, что вопреки требованиям ст. 391 ГК РФ между прежним должником и новым должником не было заключено соглашения о переводе долга, а кредитор не дал своего согласия на переход долга.
В-третьих, суд первой инстанции указал, что гл. 53 ГК РФ не содержит оснований для перехода обязательств доверительного управляющего учредителю управления в качестве универсального правопреемства.
Данная ошибочная позиция суда опровергается следующими правовыми нормами и фактическими обстоятельствами дела.
В силу положений гл. 53 ГК РФ долг, возникший у доверительного управляющего в связи с управлением объектом доверительного управления, переходит к учредителю доверительного управления после прекращения договора доверительного управления и возврата имущества учредителю управления (п. 3 ст. 1024 ГК РФ), поскольку такой долг фактически обременяет сам объект доверительного управления (п. 2 ст. 1020, п. 3 ст. 1022 ГК РФ), о чем подробно уже было сказано выше.
Доводы заявителей-сторонников правопреемства, к сожалению, были основаны на скудной судебной практике по делам о доверительном управлении имуществом, однако позиция, которой они придерживались, была высказана еще в 2012 г. в постановлении ФАС Северо-Западного округа от 15.08.2012 по делу № А56-27270/2010:
«Прекращение договора доверительного управления влечет последствие в виде замены должника перед третьим лицом-кредитором с доверительного управляющего на учредителя доверительного управления. При этом не требуется получение дополнительно согласия кредитора на замену должника, поскольку оно имело место в момент совершения сделки третьего лица с доверительным управляющим посредством указания в Договоре правового положения ООО «Комфорт»- ДУ.
Ответственность доверительного управляющего наступает только при совершении им сделки с превышением предоставленных ему полномочий или при не указании при совершении сделки своего правового положения — ДУ. При заключении Контракта ООО «Комфорт» действовало в пределах предоставленных ему учредителями управления полномочий и с указанием, что оно действует как доверительный управляющий.
В данном случае Общество настаивает на одном исходе дела — взыскании задолженности только за счет имущества, бывшего в период совершения Контракта у ООО «Комфорт» в доверительном управлении. Поскольку этим имуществом в настоящее время могут отвечать только собственники — учредители доверительного управления, суд апелляционной инстанции не усмотрел оснований для удовлетворения первоначального иска Общества.
Проверив материалы дела, выслушав объяснения участников процесса и обсудив доводы жалобы, кассационная инстанция не находит оснований для ее удовлетворения ввиду следующего.
Кассационная инстанция считает, что обращение взыскания за счет имущества, возвращенного учредителям доверительного управления, в рамках настоящего дела невозможно, поскольку последние не привлечены к участию в деле в качестве ответчиков.
Согласно пункту 3 статьи 1022 ГК РФ долги по обязательствам, возникшим в связи с доверительным управлением имуществом, погашаются за счет этого имущества.
По мнению кассационной инстанции, фраза «погашаются за счет этого имущества» означает, что надлежащим ответчиком при взыскании долга является лицо, во владении которого находится это имущество <…>.
Таким образом, привлечение второго ответчика или замена ненадлежащего ответчика надлежащим является правом, а не обязанностью суда, рассматривающего дело, а соответствующие процессуальные действия производятся судом первой инстанции по ходатайству или с согласия истца.
Между тем, как следует из материалов дела, в рамках настоящего дела Общество не заявляло ходатайство суду первой инстанции о привлечении к участию в деле ЗАО «СК «Капитал-Полис», ООО «СК «Капитал-Полис страхование» и ООО «СК «Капитал-Полис Медицина» в качестве соответчиков.
При таких обстоятельствах основания для удовлетворения требования Общества о взыскании с ООО «Комфорт» задолженности за счет имущества, бывшего в период совершения Контракта у ООО «Комфорт» в доверительном управлении и возвращенного им 14.11.2010 учредителям доверительного управления, отсутствуют».
Таким образом, вопреки выводам суда первой инстанции положения гл. 53 ГК РФ содержат материальные основания для перехода долга, достаточные для осуществления процессуального правопреемства, поэтому заключения соглашения о переводе долга не требовалось.
Здесь стоит также упомянуть постановление Конституционного Суда РФ от 16.11.2018 № 43-П по делу о проверке конституционности ч. 1 ст. 44 АПК РФ, содержащей нормы о процессуальном правопреемстве, аналогичные ч. 1 ст. 48 АПК РФ, в котором было высказаны следующие правовые позиции:
«…Правопреемство как институт гражданского процессуального права неразрывно связано с правопреемством как институтом гражданского права, поскольку необходимость привести процессуальное положение лиц, участвующих в деле, в соответствие с их юридическим интересом обусловливается изменениями в материально-правовых отношениях, т.е. переход субъективного права или обязанности в гражданском правоотношении, по поводу которого производится судебное разбирательство, к другому лицу служит основанием для гражданского процессуального правопреемства. К числу таких оснований федеральный законодатель, как это следует из статьи 44 ГПК Российской Федерации, относит как юридические факты, связанные с выбытием участвующего в деле лица из процесса в результате прекращения его процессуальной правоспособности, когда речь идет об универсальном правопреемстве <…>, так и юридические факты, связанные с выбытием участвующего в деле лица из конкретного материального правоотношения (спорного или установленного судом), т.е. ситуации сингулярного правопреемства (перевод долга, уступка требования и другие случаи перемены лиц в обязательстве) <…>.
Таким образом, в качестве общего правила, которое определяет возможность процессуального правопреемства, возникающего на основе правопреемства материально-правового, федеральный законодатель закрепил изменение субъектного состава спорного правоотношения — выбытие одной из его сторон. При этом открытый перечень оснований процессуального правопреемства, содержащийся в части первой статьи 44 ГПК Российской Федерации в качестве примеров применения общего правила, сформулированного весьма широко, при его буквальном понимании (что подтверждается и представленными в Конституционный Суд Российской Федерации судебными актами) нередко приводит в правоприменительной практике к ограничительному истолкованию данной нормы как допускающей возможность процессуального правопреемства при сингулярном материальном правопреемстве лишь для случаев перемены лиц в обязательствах (т.е. связывающей его с обязательственной природой спорного или установленного судом правоотношения) и исключающей такую возможность в спорных или установленных судом абсолютных (в частности, вещных) правоотношениях <…>
… федеральный законодатель тем самым фактически указал на отсутствие нормативной связи процессуального правопреемства в ситуации универсального правопреемства с обязательственной природой правоотношения, что, в свою очередь, свидетельствует о недопустимости ограничительного толкования части первой статьи 44 ГПК Российской Федерации и сведения оснований процессуального правопреемства к случаям, прямо названным в данной норме <…>.
Таким образом, нормативное регулирование процессуального правопреемства — с учетом правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации, выраженных в сохраняющих свою силу решениях, а также в настоящем Постановлении, — не дает оснований для вывода о невозможности замены стороны правопреемником в случае отчуждения ею в период судебного разбирательства имущества, требование о защите от нарушений права собственности на которое рассматривается судом. Подобный подход позволяет предотвратить утрату собранных доказательств, а значит, необходимость собирать их заново, исключить неоправданные судебные расходы ради повторного достижения уже достигнутых результатов, а также сохранить баланс прав и законных интересов сторон гражданского судопроизводства, защитив права не только истца, для которого отчуждение имущества ответчиком не повлечет рассмотрение дела с самого начала, но и ответчика, для которого отчуждение имущества истцом не создаст угрозы быть привлеченным к делу по иску нового собственника, основанному на тех же обстоятельствах, в самостоятельном процессе…».
И хотя в нашем случае речь шла не об универсальном правопреемстве в связи с переходом правом собственности на вещь, поскольку согласно абз. 2 п. 1 ст. 1012 ГК РФ передача имущества в доверительное управление не влечет перехода права собственности на него к доверительному управляющему, представляется, что в общем и целом высказанная Конституционным Судом РФ правовая позиция применима по аналогии также к рассматриваемой ситуации, тем более что в силу п. 1 ст. 1020 ГК РФ доверительный управляющий осуществляет правомочия собственника в отношении имущества, переданного в доверительное управление (в пределах, предусмотренных законом и договором доверительного управления имуществом).
Дело в том, что переход долга по Предварительному соглашению при прекращении Договора ДУ был заранее согласован между истцом и ответчиками. Соглашение о перемене лица в обязательстве по Предварительному соглашению, которое было подписано всеми тремя участниками данного спора, содержало условие о том, что при расторжении, прекращении или одностороннем отказе от Договора ДУ с даты такого расторжения/прекращения/отказа все права и обязанности Доверительного управляющего по Предварительному соглашению передаются Собственнику, в связи с чем Арендатор дает свое предварительное согласие на перемену лиц в обязательстве по Предварительному соглашению и передачу Доверительным управляющим всех прав и обязанностей Собственнику.
Таким образом, и воля Собственника на переход к нему прав и обязанностей по Предварительному соглашению в случае расторжения Договора ДУ, и согласие Арендатора на такой переход были явным образом выражены сторонами. И не имел значения тот факт, что к моменту прекращения Договора ДУ Предварительное соглашение было уже расторгнуто (на это Собственник активно обращал внимание суда), поскольку прекращение Предварительного соглашения не прекратило обязанности по возврату платежей Арендатору.
Следовательно, вопреки выводам судов первой и кассационной инстанции долг перешел к Собственнику как на основании закона, так и в силу соглашения всех участников спора.
Суд апелляционной инстанции согласился с данной позицией, отменив определение об отказе в проведении процессуальной замены на стороне ответчика, подробно изложив материальные основания для процессуального правопреемства.
Однако суд округа, «обнуливший» правопреемство, указал, что суд апелляционной инстанции не установил наличие оснований для применения положений статей 387 [опять ошибка, никакого перехода прав не было], 391 ГК РФ в целях удовлетворения заявления о процессуальном правопреемстве.
Суд первой инстанции, а за ним и суд округа, и СКЭС ВС РФ пришли к выводу о том, что заявление о правопреемстве по сути направлено на пересмотр решения, что недопустимо в соответствии с гл. 37 АПК РФ.
Однако Доверительный управляющий не оспаривал решения суда о взыскании долга, задолженность перед Арендатором была установлена вступившим в законную силу решением суда с участием всех сторон по делу и ее наличие как таковой не оспаривалось.
В случае удовлетворения заявления о процессуальном правопреемстве не произошло бы пересмотра решения, т.к. никто из участников не оспаривал решение и не заявлял о наличии ошибки в решении суда. Суд правомерно взыскал задолженность в пользу истца, процессуальное правопреемство не касалось ни обоснованности исковых требований, ни их размера.
Проведение процессуального правопреемства не было направлено на незаконное освобождение бывшего Доверительного управляющего от долгов и необоснованное возложение этого долга на Собственника. Доверительный управляющий лишь заявлял о том, что ввиду возврата объекта доверительного управления Собственнику и наличия непогашенной задолженности перед истцом как арендатором помещения в здании ТРЦ, являвшимся основным объектом управления, эта задолженность должна быть оплачена за счет объекта доверительного управления тем, у кого этот объект находится, как того требуют положения гл. 53 ГК РФ. И для самого Собственника, участвовавшего в деле в качестве второго ответчика, никакого пересмотра судебного акта не произошло бы, Собственник знал о переходе к нему обязанности по возврату Арендатору платежей вместе с возвратом ТРЦ, однако повел себя недобросовестно.
Более того, заявление о проведении о процессуальном правопреемстве было, прежде всего, направлено не на перекладывание долга с одного ответчика на другого, а на защиту интересов истца, не знавшего в момент вынесения решения об истинных взаимоотношениях ответчиков. Именно поэтому с заявлением о процессуальном правопреемстве обратились оба: и Арендатор как истец, и Доверительный управляющий как соответчик.
Заявители неоднократно обращали внимание судов на тот факт, что ввиду отсутствия у бывшего Доверительного управляющего имущества, за счет которого можно было бы погасить долг перед Арендатором, в сложившихся обстоятельствах процессуальное правопреемство является для истца единственным правовым способом, позволяющим добиться исполнения решения суда, а также для Доверительного управляющего освободиться от угрозы незаконного обращения взыскания на его личное имущество.
Конечно, лица, участвующие в деле, несут риск наступления последствий несовершения ими процессуальных действий, и если бы сторонами не были допущены Ошибки № 1 и № 3, если бы Доверительный управляющий не пустил дело на самотек и не положился на представителя, действовавшего в интересах Собственника, если бы Арендатор сразу же, как только узнал о прекращении Договора ДУ, обратился бы в суд с нужным процессуальным документом, если бы суд был внимательнее и верно изложил резолютивную часть решения, а Доверительный управляющий своевременно обратил бы внимание на эту ошибку суда, то это была бы короткая история со счастливым концом, а не этим длинным постом.
Но история реальность не терпит сослагательного наклонения, данность есть данность и у суда имелись все основания разрешить эту ситуацию справедливо, защитив «правильную» сторону спора.
Но в итоге, неверно применив нормы материального права и не совсем верно полагаясь на процессуальные формальности, суды (за исключением апелляции) вынесли абсолютно несправедливый итоговый акт, из которого вытекают следующие последствия, не соответствующие требованиям законности и справедливости судебных актов:
1) Оказывается, проведение процессуального правопреемства, которое в силу ч. 1 ст. 48 АПК РФ возможно на любой стадии арбитражного процесса (в том числе на стадии исполнения), имеет сроки давности.
Однако по общему правилу переход долга в материальных правоотношениях до вынесения решения суда не означает, что процессуальное правопреемство в связи с таким долгом невозможно после вынесения решения суда. Прежде всего, закон не устанавливает такого ограничения, которое по указанному делу применили суды кассационной инстанции – сроков, в течение которых может быть заявлено о процессуальном правопреемстве.
2) Арендатор-истец не может получить удовлетворение, поскольку у Доверительного управляющего- ответчика объект доверительного управления отсутствует, а иного имущества нет, но даже если оно и было бы, нет оснований для ответственности Доверительного управляющего личным имуществом.
3) Собственник (учредитель управления) незаконно освободился от крупного долга, при этом получив назад объект доверительного управления, за счет которого этот долг может быть погашен, что ведет к его неосновательному обогащению.
4) В случае же ответственности Доверительного управляющего личным имуществом (учитывая ошибки резолютивной части судебного акта, нежелание судебных приставов-исполнителей вникать в сложные хитросплетения ответственности доверительного управляющего, а также не исключая риск банкротства) неосновательное обогащение Собственника возникнет в том числе и потому, что платежи, которые подлежат возврату Арендатору в соответствии с судебным актом именно Доверительным управляющим, были перечислены последним Собственнику, поскольку все получаемые в ходе доверительного управления доходы от управления ТРЦ (в том числе и платежи от истца за пользование помещением в ТРЦ) ежемесячно перечислялись Доверительным управляющим Собственнику как учредителю доверительного управления.
И напоследок в добавок ко всей этой катавасии стоит обратить внимание на абсурдный вывод суда первой инстанции, который, хотя и вынес определение об отказе в проведении процессуального правопреемства, указал, что довод Доверительного управляющего о том, что возврат истцу арендных платежей в связи с расторжением Предварительного соглашения не за счет объекта доверительного управления и не Собственником, которому был возвращен объект доверительного управления, а за счет бывшего Доверительного управляющего, у которого объект доверительного управления в настоящее время отсутствует, повлечет неосновательное обогащение на стороне Собственника, не лишает бывшего Доверительного управляющего возможности подать самостоятельный иск в отдельное судопроизводство.
Из этого следует, что, по мнению суда первой инстанции:
а) возможно, действительно имеется основание для признания неосновательного обогащения на стороне Собственника, а это подразумевает, что долг лежит не на Доверительном управляющем, а на Собственнике, то есть суд первой инстанции противоречит сам себе, говоря: «Весьма вероятно, что ты, Доверительный управляющий, ничего и не должен, но долг я с тебя не сниму и правопреемство не проведу»;
б) суд предполагает возможным признать в другом судебном процессе исполнение по законному, вступившему в силу решению неосновательным обогащением, то есть предлагает другому судье принять судебный акт, противоречащий своему судебному акту, сказав, что Арендатору был должен на самом деле Собственник, а не Доверительный управляющий (в это время где-то грустит один принцип процессуальной экономии…).
В завершение этой истории хотелось бы вновь сослаться на постановление Конституционного Суда РФ от 16.11.2018 № 43-П и отметить в его тексте следующее:
«Как неоднократно указывал Конституционный Суд Российской Федерации, заинтересованное лицо — исходя из предписаний статей 45 (часть 2) и 46 (часть 1) Конституции Российской Федерации — по своему усмотрению выбирает формы и способы защиты своих прав, не запрещенные законом, в том числе посредством обращения в суд, будучи связанным лишь установленным федеральным законом порядком судопроизводства (Постановление от 22 апреля 2013 года N 8-П, определения от 9 февраля 2016 года N 220-О, от 7 июля 2016 года N 1421-О и др.). Применительно к институту процессуального правопреемства, являющегося важной гарантией прав каждого на судебную защиту и доступ к правосудию, это означает, что участнику спорных правоотношений не может быть отказано в использовании механизма процессуального правопреемства лишь в силу того, что ему доступны иные варианты защиты своего права, предусмотренные гражданским процессуальным законодательством <…>.
Вопрос о процессуальном правопреемстве во всех случаях решается судом, который при рассмотрении дела обязан исследовать по существу его фактические обстоятельства и не вправе ограничиваться установлением формальных условий применения нормы, — иное приводило бы к тому, что право на судебную защиту, закрепленное статьей 46 (часть 1) Конституции Российской Федерации (гарантируемое как истцам, так и ответчикам по гражданско-правовым спорам), оказывалось бы существенно ущемленным (постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 13 декабря 2016 года N 28-П, от 10 марта 2017 года N 6-П и др.). При этом в целях вынесения законного и обоснованного судебного постановления, разрешающего вопрос о процессуальном правопреемстве, суд, как того требует статья 67 ГПК Российской Федерации, оценивает представленные доказательства (в том числе подтверждающие наличие оснований для правопреемства) по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном, объективном и непосредственном их исследовании.
Применение судами части первой статьи 44 ГПК Российской Федерации в системе действующего правового регулирования с учетом правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации и соответствующих разъяснений Верховного Суда Российской Федерации позволяет в каждом конкретном случае достичь баланса интересов участников спорных правоотношений и принять решение, отвечающее требованиям законности, обоснованности и справедливости, исходя при этом из предусмотренных законом пределов усмотрения суда по установлению юридических фактов, являющихся основанием для процессуального правопреемства (либо для отказа в удовлетворении соответствующего требования), что предполагает необходимость оценки судом процессуальных последствий тех изменений, которые происходят в материальном правоотношении».
